Особенно,... 
67 
В мой мозг впиваются шипы. Желудок сжимается, позвоночник становится раскаленным прутом, пронзающим тело.
Боль заполняет меня до тех пор, пока я не превращаюсь в единый, огромный, открытый нерв, который протаскивают по раскаленным углям, нарезают, замораживают и снова раскаляют.
Бэрронс подхватывает меня, и его руки — надежное убежище.
— Мак, какого черта? — рычит он. — Что происходит?
Мда, мы определенно не занимаемся сексом, значит, я умираю. Он назвал меня Мак.
— Музыка, — скриплю я сквозь сжатые зубы. — Эта… проклятая… музыка!
— Ты слышишь здесь музыку? — изумленно спрашивает Танцор.
Я в ответ могу разве что всхлипнуть.
Отдаленно, сквозь боль, я осознаю́, что Бэрронс несет меня обратно в лифт.
— Сделай фотографию этого, — говорит Риодан Танцору.
— У меня уже есть десяток, из других мест.
— Когда я говорю тебе что-то сделать, не думай. Не говори. Не дыши.
— Реальность на связи, чувак. Чтобы сделать фотографию, нужно думать и дышать. Иначе у меня могут появиться снимки…
— Просто выполняй, мать твою.
— …волос в твоем носу, или в моем, или…
— У тебя даже носа не останется, если ты не заткнешься.
Я слышу, как щелкает камера мобильного телефона.
Что бы там ни было, я хочу сама это увидеть. Я не для того проделала этот отвратный путь под землю и пережила такую боль, чтобы уйти, не разглядев хорошенько то, что является нашей новой проблемой. Я поднимаю пульсирующую голову с груди Бэрронса и смотрю назад, в темноту.
За дверью светит широкий луч мощного фонаря, который Риодан держит в руках. Мои преследователи начали появляться в коридоре.
А чуть дальше, в зале, я вижу низко висящий в воздухе черный шар. Не потому, что его освещает фонарь Риодана, а потому, что луч освещает все, кроме этой круглой области, зависшей в воздухе.
Один из Невидимых телепортируется слишком близко от нее и, отходя, чтобы дать место другим прибывающим, нечаянно задевает черную сферу.
В тот же миг, когда призрак ее касается, он искажается, становится длинным и тонким клочком черной мантии и костей и кричит с таким ужасом, что мою кожу покрывают мурашки. Его капюшон невероятно удлиняется, и я замечаю что-то блестящее, металлическое в том месте, где предполагала увидеть лицо.
Черная сфера проглатывает Невидимого целиком. Что невозможно, учитывая то, что сфера не обладает и двадцатой долей его объема.
Мои гули толкаются и мечутся в панике. Каждого, кто задевает сферу, постигает та же судьба: он вытягивается в длину, истончается и исчезает. Вопли Невидимых оглушают, они куда хуже жуткого чириканья. Некоторые телепортируются наружу. Некоторые замирают на месте.
Дверь лифта закрывается.
— Теперь ты понимаешь? — спрашивает Танцор.
Я бы покачала головой, если бы не боялась, что она взорвется. Поэтому я смотрю на него затуманенными от боли глазами и шепчу:
— Нет.
— Когда Король Белого Инея выгрыз из нашего мира куски определенной частоты, он создал космический дефицит. Сама ткань вселенной начала расползаться. Было бы достаточно и этой проблемы, но вдобавок везде, где он кормился, Король также избавлялся от чего-то, словно переевший падальщик, отрыгивающий лишние кости. То, что исторг из себя Король, обладает астрономически сжатой плотностью и массой. — Танцор делает паузу.
И когда над моей головой в тот же миг не загорается лампочка озарения, добавляет с подчеркнутым терпением:
— Оно. Искажает. Пространство-время.
— Ты хочешь сказать, что я только что видела черную дыру? — выдавливаю я из себя.
Чем дальше мы от сферы, тем слабее моя боль.
— У меня нет возможности провести нужные мне тесты, — говорит Танцор. — Не вдаваясь в предположения, могу лишь отметить следующие факты: вначале сферы были не больше булавочного укола; они обладают определенными характеристиками черных дыр, вбирают все, что с ними контактирует, и растут. Та, которую мы только что наблюдали, пока что самая большая из всех, виденных мною в других местах.
— Это место было заморожено первым, — произносит Риодан.
— Ты ничего мне об этом не рассказывал, — возмущенно ворчу я, обращаясь к Бэрронсу.
Он бросает на меня сухой взгляд, который говорит: «Кто я такой, чтобы прерывать твою печаль? Ты могла бы решиться на действие, а тебе это не свойственно».
Я морщу нос и не удостаиваю его ответом.
67 
