И когда натыкаюсь на оттоманку, о которой я совершенно забыла, ее ножки скрипят по полированному дереву пола.
Голова Бэрронса поднимается и поворачивается в мою сторону, взгляд направлен именно туда, где я стою.
На секунду я даже думаю, не притвориться ли призраком его сына. Дать ему знак, который слегка успокоит боль белой ложью и благими намерениями.
Но я знаю, куда приводят благие намерения.
Бэрронс во всем предпочитает честность. Если он когда-нибудь узнáет правду — а у Бэрронса есть свойство всегда узнавать правду, — он будет презирать меня за это. За то, что я сделала ему подарок лишь для того, чтобы снова его отнять, а, в противоположность общепринятому клише, для некоторых из нас лучше вообще не иметь чего-либо, чем иметь и потерять.
Некоторые из нас любят слишком сильно. Некоторые из нас просто не способны удержаться от этой важной части своей жизни.
Ноздри Бэрронса раздуваются, когда он вдыхает, склоняет голову набок и прислушивается. Он выключает монитор.
— Мисс Лейн.
Хоть Бэрронс и не может меня видеть, я сердито хмурюсь.
— Ты не знал этого наверняка. Ты догадался. Я сегодня проболталась рядом с тобой уйму времени, а ты меня не засек.
— В последний момент «Синсар Дабх» вас защитила. Вы собирались позволить ши-видящим захватить вас, лишь бы не рисковать возможностью их убить.
— Ага.
— Я считал, что Книга переместила вас куда-нибудь и вам необходимо время, чтобы вернуться.
— Не-а. Она просто сделала меня невидимой и сказала: «Беги!»
Обмен любезностями закончился, и я ищу, что сказать, — о чем угодно, кроме его сына. Я знаю Бэрронса. Он, как и я, предпочитает скрывать свое горе.
Он будет сидеть и смотреть на монитор столько, сколько нужно; так и я поддаюсь своему обсессивно-компульсивному расстройству, чтобы справиться с горем, и с каждым новым месяцем выясняю, что проходит три или четыре, а иногда и пять дополнительных дней между теми, когда меня тянет достать фотоальбомы и погрузиться в тоску. Когда-нибудь дополнительных дней станет десять, двадцать, потом тридцать. Время превратится в шрам на месте моей раны, и я вынырну из этой фуги целой, пусть даже и не излеченной.
Я решаю заворчать. Это обязательно отвлечет Бэрронса от мрачных воспоминаний.
— Знаешь, я просто не понимаю. Всякий раз, когда я решаю проблему, мироздание тут же подбрасывает мне новую. И она всегда больше и хуже, чем предыдущая. Меня что, наказывают?
Он слабо улыбается.
— Если бы это касалось только вас. Жизнь имеет нас анонимно. Она не хочет знать твоего имени и класть хотела на твое положение в обществе. Территория никогда не прекращает меняться. Стоит тебе подумать, что ты ухватил мир за горло, и в следующую минуту ты понятия не имеешь о том, где это проклятое мировое горло находится.
— Очень даже имею, — раздраженно говорю я. — Рядом с большой, толстой, волосатой задницей мира, к которой я, похоже, в последнее время прилеплена суперклеем в ожидании следующего приступа ураганного поноса.
Бэрронс смеется. Искренне, и я улыбаюсь, радуясь, что хоть немного прогнала печаль с его темного неприступного лица. А затем он говорит:
— Отодвиньтесь.
— Что? Зачем? Ты все равно меня не видишь.
— Подальше от задницы.
— Легко тебе говорить. И как я, предположительно, могу это сделать?
— Изучите территорию. Если не можете двигаться сами, найдите что-то, что сдвинет мир.
— Это трудновыполнимо. Не проще ли сдвинуться самому?
— Иногда проще. Иногда нет.
Я ненадолго задумываюсь.
— Если Круус освободится, я стану второстепенной задачей. Это он окажется в заднице.
— И потянет за собой в задницу весь мир.
— Но я уберусь с дороги.
Бэрронс пожимает плечами:
— Так сделайте это.
— Ты же не серьезно.
Хотя я не уверена, что не серьезно. Бэрронс бы, наверное, предпочел долгий путь, находя бесконечные поводы получить удовольствие в процессе. Сдвинуть мир. Как я могу сдвинуть мир?
— Сделай меня такой, как ты, — говорю я. — Тогда я была бы не прочь стать видимой, потому что мне не пришлось бы волноваться о том, что они меня поймают.
— Никогда не просите меня об этом.
— Джейда… Дэни такая же, как ты.
— Дэни человек с генетической мутацией. Она совершенно не такая, как мы. За то, кем мы являемся, приходится платить. Мы делаем это каждый день.