21 
Почти неделю я не писал ей из гордости, но как-то утром, оставив все это, написал сердитое, тревожное письмо с пометкой «Срочно! Перешлите, пожалуйста». Ответа не было, и тут я потерял надежду и вспомнил в точности, что она сказала: «Люди ведь любят Бога, а не видят». Я с ненавистью думал: «Всегда ей надо хорошо выглядеть в зеркале. Она смешивает веру с предательством, чтобы казаться себе благородной. Не хочет просто признать, что теперь ей больше нравится спать с X».
Это время было хуже всего. Ремесло мое – воображать, думать образами; пятьдесят раз на дню и ночью, как только я проснусь, занавес поднимался, начиналась пьеса, все одна и та же – Сара в постели, Сара с этим Х делала то же самое, что делали мы с ней. Она целовала его на свой, особый манер, изгибалась, кричала, как от боли, забывала себя. Я принимал таблетки, чтобы сразу заснуть, но не нашел таких, от которых бы я спал до утра. Одни лишь «фау» отвлекали меня – несколько секунд, от тишины до взрыва, я не думал о Саре. Через три недели образы ничуть не померкли, им не было конца, и я начал всерьез размышлять о самоубийстве. Я даже назначил число и стал с какой-то надеждой копить таблетки. «В сущности,– думал я,– так жить незачем». День настал, я отложил задуманное, игра тянулась и тянулась. Не трусость, а память останавливала меня – я вспоминал, как разочарована была Сара, когда я вошел после взрыва в комнату. Наверное, она надеялась, что я умер,– тогда не так совестно крутить любовь с этим X, ведь есть же у нее элементарная совесть… Если я убью себя, ей будет незачем беспокоиться, а так – беспокоится же она, хоть когда-то. Я не собирался облегчать ей жизнь. Я бы хотел, чтобы она мучилась как можно сильнее, но не знал, что для этого сделать, и еще больше злился. Я ненавидел ее.
Однако у ненависти есть конец, как есть конец у любви. Через полгода я заметил, что не думал о Саре целый день и неплохо себя чувствовал. Это был еще не конец – я купил открытку и хотел написать что-нибудь такое, чтобы причинить хоть мгновенную боль; но когда я вывел адрес, причинять боль мне расхотелось, и я бросил открытку на тротуар. Странно, что ненависть ожила, когда я встретил Генри. Помню, распечатывая новый отчет, я подумал: «Если бы так ожила любовь…»
Паркис поработал на славу, квартиру узнал – на верхнем этаже, живет в ней мисс Смитт с братом Ричардом. Я подумал: «Так ли удобна сестра, как был удобен муж?» – и весь мой скрытый снобизм взыграл при такой фамилии, через два "т", подумать только! «Неужели,– возмущался я,– она докатилась до этого?» Кто он, последний из любовников, с которыми она была эти два года,-или, когда я его увижу (а я твердо решил убедиться во всем сам), передо мной будет тот, к кому она ушла от меня в июне 1944-го?
– Позвонить мне и войти, как оскорбленному супругу? – спросил я Паркиса, который назначил свидание в кондитерской, потому что не мог повести мальчика в бар.
– Нет, сэр, не надо,– сказал он, накладывая в чай сахар. Мальчик сидел подальше, за столиком, пил оранжад и ел пышку. Он разглядывал всех, кто войдет. Люди отряхивали мокрый снег с пальто и шляп, а он смотрел на них острыми карими глазами, словно собирался писать отчет. Может, так и было, он же учился у отца. Тот говорил:
– Понимаете, сэр, если вы хотите давать показания, это осложнит дело.
– До суда не дойдет.
– Порешите миром?
– Нечего решать,– сказал я.– Нельзя волноваться из-за человека по фамилии Смитт. Просто хочу на него поглядеть, вот и все,
– Лучше всего сказать, что проверяете счетчик.
– Не могу я надеть форменную фуражку.
– Понимаю, сэр. Я тоже таких вещей избегаю. И хотел бы, чтоб мальчик избегал, когда подрастет.– Он следил печальным взором за каждым движением сына.– Он просил мороженого, сэр, но я отказал, холодно.– И он вздрогнул, словно бы от одной мысли. Я не сразу понял, что он имеет в виду, когда он добавил: – У каждого дела своя честь.
– Вы не отпустите сына со мной? – спросил я.
– Если вы пообещаете, сэр, что ничего дурного не будет,– неуверенно ответил он.
– Я не хочу заходить, когда миссис Майлз там.
– При чем тут мальчик, сэр?
– Я скажу, ему стало плохо. Мы спутали адрес. Им придется пустить его ненадолго.
– Это он может,– гордо сказал Паркис.– Перед Лансом никто не устоит.
– Его зовут Ланс?
– Ланселот, сэр. Как рыцарь Круглого Стола.
– Удивительно! Такой неприятный эпизод…
– Этот рыцарь нашел Грааль, сэр.
– Нет, то Галахад. Ланселота застали с Гиневрой. Почему нам хочется дразнить невинных? Из зависти? Паркис печально проговорил, глядя на сына так, словно тот его предал:
21 
