Глава 16

Даглесс сидела на двуспальной кровати и наблюдала за лежавшим на соседней кровати Николасом. Эту ночь они провели в ашбертонском пансионе, и сейчас в тусклом утреннем свете черты его лица были почти неразличимы, но она все же не отрываясь смотрела на него.

Вот уже три дня, как они знали имя доносчика, и каждую минуту из этих трех дней Даглесс ждала его исчезновения. Каждое утро Николас шел в церковь и два часа проводил на коленях, в молитве у своей могилы. Еще два часа он молился днем.

И каждый раз, когда он заходил в церковь, Даглесс оставалась у ворот и ждала затаив дыхание в полной уверенности, что больше его не увидит. Ровно в десять утра и четыре дня она на цыпочках входила в церковь, и при виде Николаса жгучие слезы облегчения и радости выступали на глазах. Она подбегала к Николасу, измученному, мокрому от пота, чувствуя, как больно сжимается сердце. Он молился так истово, что едва не падал от усталости. Даглесс помогала ему встать: ноги Николаса ныли и затекали после двух часов стояния на холодном каменном полу. Викарий, пожалев Николаса, принес ему подушку, но тот отказался ею воспользоваться, утверждая, что нуждается в физической боли, дабы постоянно помнить свой долг.

Даглесс не спрашивала, зачем это ему, поскольку не хотела растоптать крошечное семечко надежды, которое начала робко лелеять. Каждый день, заходя в церковь, она видела почти неземной свет в его глазах. Может, он и не вернется…

Даглесс понимала, что ей тоже следовало бы молиться за его возвращение. Честь и фамильное имя, а также будущее многих людей важнее, чем ее эгоистичные желания, но каждый раз, видя его на коленях перед могилой в свете одинокого солнечного луча, падавшего на его большое тело, она шептала:

– Слава тебе, Господи!

Три дня. Три божественных дня. За исключением времени, когда Николас не находился в церкви, они не разлучались. Она взяла напрокат велосипеды и очень веселилась, обучая его держаться в седле. Падая, Николас каждый раз увлекал ее за собой, и они кубарем летели в сладкие английские травы. Сладкие английские травы, украшенные кучками коровьего навоза.

Смеясь над собственным кошмарным видом, они бежали в пансион, чтобы вымыться и переодеться. Кроме велосипедов, Даглесс также взяла напрокат видеомагнитофон и кассеты, и вечерами они смотрели картины в своем номере.

Поскольку Николас был ненасытен в своей жажде знаний, они записались в маленькую местную библиотеку и просмотрели сотни книг. Николас хотел знать все, что случилось с 1564 года. Хотел услышать каждую известную музыкальную пьесу. Каждую песню. Хотел успеть понюхать, коснуться и попробовать на вкус все, что только можно.

– Если бы я остался здесь, – обронил он как-то, – стал бы строить дома.

Даглесс не сразу поняла, что под строительством он подразумевал проектирование. Судя по строгой красоте Торнуик-Касл, у него был настоящий талант.

И прежде чем Даглесс успела сдержаться, с языка само собой сорвалось:

– Ты мог бы поступить в архитектурную школу. Конечно, придется многое узнать о современных строительных материалах, но я тебе помогу. Научу без труда читать теперешний шрифт, а мой дядя, Джей Ти, раздобудет тебе паспорт. Он король Ланконии, и мы просто скажем, что ты уроженец его государства. Таким образом, я сумею взять тебя с собой в Америку. Отец поможет тебе поступить в школу, где изучают архитектуру. А летом мы поедем в мой родной город Уорбрук, на побережье Мэна, – там просто чудесно, – и мы будем плавать на яхте, и…

Но Николас, уже не слушая, отвернулся.

– Я должен вернуться.

Да, вернуться. К жене… к женщине, которую он так любит. Ужасно обидно, что она, Даглесс, с ума по нему сходит. А он… он ничего к ней не чувствует. Остальные мужчины в ее жизни постоянно что-то от нее хотели. Роберт требовал ее покорности. Делай именно так, как велит он, или вообще не делай – вот его философия. Были и такие, кто встречался с ней из-за фамильного состояния. Кое-кто пользовался ее добротой, считая доверчивой, простодушной дурочкой. Но Николас был другим. Он ничего от нее не хотел.

  84