Особенно,... 
21 
У Нормана защемило сердце: он вспомнил отчаянного мальчишку, который хотел сохранить свою девственность для Кристины.
— А что? — продолжал Джо. — Я следую твоим советам.
— Почему тебя всегда бросает в крайности?
— Опять я слышу речи скаута-перестарка.
Норман улыбнулся.
— Поедешь с нами на «Человека огня» этим летом?
— Не могу. У меня работа.
В его голосе прозвучала снисходительность: так деловой человек разговаривал бы с малым ребенком. Норман, повесив трубку, вздохнул.
Он старался изобразить радость, рассказывая новость Кристине. Она же пребывала в мрачном настроении.
— Потрясающе, правда? — сказал Норман с деланым энтузиазмом.
— Конечно. Но хорошо ли это для него?
— Почему нет?
— Ты понимаешь, что он даже не хочет больше на «Человека огня»?
Норман рассмеялся.
— Наверное, это покажется тебе удивительным, но есть люди, чья высшая цель — вовсе не участие в «Человеке огня».
— Меня не радует, что Джо принадлежит теперь к этой породе. И потом, я вот что подумала: а ты, когда был крупье в Лас-Вегасе в его возрасте, смог бы пойти так далеко?
Норман ответил как типичный американский отец:
— Нет. Джо лучше меня.
— Как крупье — может быть. Но как человек — не думаю.
— Полно. У тебя нет оснований так полагать.
— Я чувствую, что добром это не кончится. Хотелось бы надеяться, что ошибаюсь.
Норман промолчал, потому что и сам был того же мнения.
С этих пор Джо перестал звонить. Кристина иногда оставляла сообщения на его автоответчике. Безрезультатно.
— Надо смириться, — сказал Норман. — У него теперь своя жизнь.
— Мы были его семьей, а он так легко забыл нас?
— Поставь себя на место девятнадцатилетнего мальчишки, который зашибает сотню тысяч долларов за одну ночь. Понятно, что у него крыша поехала.
— Жаль. У него было все, чтобы стать великим магом. Как он может довольствоваться положением крупье, пусть даже очень хорошо оплачиваемого?
— Это пройдет.
— А пока я даже представить боюсь, сколько у него уходит на кокаин.
— Необязательно. И потом, не нам его судить.
— Мы с тобой никогда бы не притронулись к этой гадости.
— Послушай, нам придется признать, что этот парень выбрал другую жизнь, совсем непохожую на нашу.
Новый год Норман и Кристина встретили вдвоем.
— Двухтысячный год, подумать только, — сказала она, как сказали в эту ночь те же слова миллиарды людей.
— Чертовски хороший год, — добавил Норман. — Тебе исполнится тридцать лет, Джо двадцать, а мне сорок.
— Я тоже вспомнила о нем. Мне его не хватает. Я чувствую себя старой.
— Тридцать лет — еще не старость.
— Дело не в возрасте. Я чувствую себя старой, потому что с нами нет Джо. Какая-то важная нить порвалась.
— Может быть, и нет.
С двенадцатым ударом часов они поцеловались, думая об одном и том же человеке.
Январь, февраль, март. Норман и Кристина отметили то же, что констатировала вся планета: ничто не изменилось в 2000 году.
В апреле Кристине исполнилось тридцать лет. В мае Норману исполнилось сорок. Ни она, ни он день рождения не праздновали.
— Разве нормально, что все это нам до такой степени безразлично? — спросила Кристина.
— С какой стати придавать какое-то значение дням рождения, тоже мне, события! — ответил Норман.
Единственным, на что оба втайне надеялись, был звонок Джо. Но он не позвонил и не поздравил ни его, ни ее.
— Ты помнишь? В пятнадцать, в шестнадцать лет он дарил мне цветы каждый день.
— Хочешь, я буду дарить тебе цветы?
— Нет, — ответила она.
Норман услышал ее невысказанную мысль: ей хотелось цветов от Джо. Он понял. Он страдал еще сильней, чем она. Ему отчаянно не хватало Джо.
6 августа 2000 года Норман оставил следующее сообщение на сотовом:
«С днем рождения, Джо. Двадцать лет — самый лучший возраст. Мы с Кристиной желаем тебе много счастья. Полагаю, мы не увидимся на „Человеке огня“. Хорошо бы ты нам позвонил».
Он повесил трубку и печально посмотрел на Кристину.
— Чего бы я только ни дала, чтобы получить от него весточку, — вздохнула она.
Ее желание исполнилось назавтра: в семь часов утра позвонил хозяин «Белладжио».
— Сегодня ночью Джо Уип сдал три козырные сдачи в самой крупной игре за столом, и всякий раз чудесным образом лучшая сдача доставалась его сообщнику. Он играл по минимальной ставке пятьсот тысяч долларов и за три кона выиграл четыре миллиона.
21 
